Летопись культурной жизни русского зарубежья была бы абсолютно невозможна без Леонида Ржевского¹. Несмотря на тридцать один год, прошедший со дня смерти яркого прозаика второй волны эмиграции и одного из авторитетнейших профессоров русской литературы в США в XX веке, коллеги вспоминают этого неординарного человека с огромной теплотой и уважением.

Поэт Наум Коржавин, метафорически называемый совестью русской диаспоры, признавался, что ему очень не хватает Леонида Денисовича, в личности которого его «привлекала точность и умеренность в суждениях». По мнению Коржавина, «Ржевский был хорошим, талантливым и культурным писателем, проза которого была очень выразительна, точна и лишена всяких крайностей»².

А исследователь русской словесности Вероника Туркина-Штейн, старейшина Русской Школы Норвичского университета (Вермонт, США), отмечая масштабность дарований Леонида Ржевского, ставит ему в заслугу то, что он был не только настоящим носителем русской культуры, но и кропотливым исследователем и талантливым преподавателем русской литературы.

«Его семинары, — уточняет она, — отличались продуманностью, системностью и в тоже время мастерством передачи наиболее полной — из возможных — картин современной русской литературы (включая и словесность метрополии). Очень многое Леонид Денисович сделал для укрепления диалога славистов русского зарубежья. Ему принадлежит идея проведения знаменитых норвичских симпозиумов, на которые слетались коллеги со всех уголков США и о которых до сих пор вспоминают с благоговением».

Известный критик русского зарубежья Роман Гуль отмечал:

«Он один из очень немногих русских писателей за рубежом, кто пишет настоящую, интересную художественную прозу. И у него есть — по-моему — свое место среди русских писателей зарубежья. Живи он у себя на родине, он и там занял бы свое место, хотя бы уж потому, что даже чисто формально проза Л.Д. Ржевского — это проза большого художественного мастерства»³.

Среди светил русского зарубежья, писавших о творчестве Леонида Денисовича — Георгий Адамович, Сергей Голлербах, Роман Гуль, Вячеслав Завалишин, Наум Коржавин, Федор Степун, Валентина Синкевич, Борис Филиппов… С уважением — «мэтр» — о литераторе отзывался православный богослов и ректор Свято-Владимирской духовной семинарии (Нью-Йорк, США) Александр Шмеман⁴.

При этом творчество Леонида Ржевского в России широкому читателю мало известно. И это объяснимо: процесс возвращения на Родину произведений писателей «ди-пийцев», т.е. писателей, оказавшихся после 1945 года лицами без гражданства, так называемыми «перемещёнными лицами» (Displaced Person), начался сравнительно недавно⁵.

В 2000 году при поддержке Русского исследовательского фонда (Russian Research Foundation) и издательства «Посев» в Москве был издан роман Леонида Ржевского «Между двух звезд» о судьбах военнопленных. Предисловие к сборнику, включавшему помимо романа также повести и рассказы, написала Валентина Синкевич, исследователь Русского Зарубежья, давний друг литератора и тоже «ди-пиец».

Ей принадлежит определение жанра произведений Ржевского — «психологический реализм»:

«Автобиографические эпизоды предвоенного, военного и послевоенного времени, невозвращение на родину и острое ощущение ее потери, прямо или косвенно, присутствуют почти в каждом произведении писателя…»⁶.

Ржевский был свидетелем почти всех основных катаклизмов XX столетия: Октябрьской революции, разрухи, НЭПа, репрессий тридцатых готов, Второй мировой войны, «холодной войны». Большинство его произведений посвящены испытаниям во время войны и плена, а также исцеляющей любви.

Все творчество Ржевского имеет русские корни, почти везде действие связано с Россией.

В начале 80-х годов в дискуссии об эмигрантах-литераторах Коржавин своеобразно отозвался о «русскости» Ржевского:

«К этому примыкает возмутительная уверенность некоторых эмигрантов, что СССР — не Россия, убеждение, вызванное самодовольством и равнодушием, а то и просто глупостью. Что делать писателю на земле, если «там» так-таки и нет никакой России?.. Приятно, видимо, думать, что раз нас там уже нет, там теперь пустыня. А Леониду Ржевскому и его героям — так думать никогда не было приятно»⁷.

В написанной в 1954 году и одобренной Марком Алдановым и Алексеем Ремизовым «Сентиментальной повести» есть строчки:

«Свою родину я уже не мог изображать только черно-белым, с осью рассекающей ее на «после» и «до». Да и не хотел. Я любил ее и «до», и «после», а «после», пожалуй, больше любил, потому что сам был частью этого «после»» («Звездопад», 1984).

Следует помнить, что Ржевский лишь в силу трагических обстоятельств очутился за пределами России: при переправе в составе 93 пехотной дивизии через Десну он подорвался на мине и очнулся в плену. За колючей проволокой провел около двух лет.

Совершим небольшой экскурс в историю поколения «ди-пи».

Согласно рассекреченной документации Управления уполномоченного Совета Народных Комиссаров (Совета Министров) СССР по делам репатриации, установлено, что к концу войны за пределами страны оказалось около пяти миллионов советских граждан. Из них около двух миллионов — в зарубежной, преимущественно европейской зоне действия Красной Армии.

Свыше трех миллионов находились в зоне действия союзников на территориях Германии, Франции, Италии и др. Большинство из них составляли «восточные рабочие» — «остарбайтеры» — люди, перемещенные принудительно на работы в Германию и оккупированные ею соседние страны, около 1,7 миллионов — военнопленные.

Общее же число беженцев и перемещенных лиц из разных стран, оказавшихся в условиях неволи и концлагерях составляло многие миллионы⁸.

Печальна статистика судеб бывших «ди-пийцев» — в Германии и Англии обосновались на постоянное жительство 13 тысяч. К 1951 году 77,4 тысяч беженцев оказалось в США; 25,2 — в Австралии; 23,2 — в Канаде; 4,4 — в Аргентине; 6,4 — в Бразилии: 8,3 — в других странах. Можно согласиться с утверждением исследователей о причинах второй волны эмиграции: не будь сталинского приказа, «объявившего оказавшегося в плену советского солдата предателем, а также репрессивного механизма обращения с вернувшимися гражданами, сведения о чем доходили до лагерей Ди-Пи, не было бы и второй эмиграции…»⁹.

Драматические изломы судьбы Ржевского во время Второй мировой волны — военный переводчик, военнопленный, бесправный «ди-пиец» — проявились в его антитоталитарных взглядах и, естественно, в художественном творчестве. Он отчетливо показывает их в ряде программных работ того периода — к примеру — «Язык и тоталитаризм», изданной в 1951 году Мюнхенским институтом по изучению СССР.

Позднее, в 1979 году он с нехарактерным для него гневом напишет в романе «Дина»:

«Террор охватил нации голову; тулово продолжает носить себя на ногах и выкусывать блох из шерсти, но функцию головы целиком перенять не в силах. Справляется вроде бы, с грехом пополам, но преемственность мысли и слова утрачена, а с нею, пожалуй, и сама культура».

И там же:

«Диссиденты? Им, конечно, слава и честь. Они смывают с нас стыд покорности, но это последние могикане нашей интеллигенции, добиваемые травлей и ссылкой»¹⁰.

Примечательно, что писатель вполне трезво относился и к «капиталистической демократии». (Так, Бим, герой рассказа «Малиновое варенье» рассуждает: «Будущее мира тоталитарно… — Спор идёт не о том, победит ли так называемая «народная» или капиталистическая демократия, а о том, какая именно тоталитарная сила укрепится на ее развалинах. Да, потому что демократия обречена. Ее агония начинается с отрицания ее первейшего и порочнейшего принципа: равенства! Равенства не будет, потому что все двигать предоставится только ведущим»¹¹).

Ржевский жил и работал в Мюнхене (Германия), Лунде (Швеция), Нормане (Оклахома, США), Нью-Йорке. Его деятельность была разносторонней: он успешно совмещал литературную и преподавательскую работу с журналистской. В 1950 году начал сотрудничать с журналом «Грани» (Франкфурт-на-Майне), в 1956 году — временный главный редактор русского отдела радиостанции «Освобождение»¹².

В автобиографическом очерке «Про самого себя», говоря о немецком периоде эмиграции, литератор признается: «Было много прекрасных русских людей в моем окружении, но я не принадлежал к так называемым «солидаристам»¹³, как и вообще никогда не принадлежал к какой бы то ни было партийной группировке, и даже малейшая примесь «партийности» в воздухе меня угнетала»¹⁴.

Он много думал о судьбах эмиграции и взаимосвязи ее волн. Его взгляды высказывают разные герои-эмигранты: это Алексей Филатович («Сентиментальная повесть»), Шустер («Полдюжины талантов»), безымянные персонажи повестей «Звездопад», «Паренек из Москвы», «Сольфа Миредо». Практически все его творчество было связано с темой острого ощущения потери родины: «В бесчеловечной нашей отрезанности, когда и двух строчек отправить домой нельзя, не повредив близким, мои писания здесь всегда казались мне призрачной тропкой т у д а: а вдруг и дойдут и прочтут там…» — с надеждой и горечью сетовал писатель¹⁵.

В том же сборнике «Звездопад» главный герой художник Пэр, он же Питер Панкин, с горечью рассуждает:

«Нет героя в отечестве своем», говорят. Верно, нет. Но у самого-то пророка отечество есть непременно. Отними его — останется только творить в пустоту!.. Нет, все мы, эмигранты — приживалы в этой стране рекламы, президентских выборов и футбола, приживалы и золушки, которые никогда не дождутся своего принца…»¹⁶.

В переписке с Валентиной Синкевич писатель говорит о процессе создания последнего романа «Бунт подсолнечника» (1981) следующее:

«Встреча двух эмиграций (40-х и 70-х годов — В.С.) — сюжетная тема, фон. Она переплетается с другой важной темой, которая, если ее назвать, звучит как противоположность с темой р а з л у к и (разрядка Ржевского — В.С.). Да, с той, про которую поётся: «Разлука ты, разлука, чужая сторона». Имеется в виду, что не ностальгия, но отрыв от земли, где вырос, работал, творил и которая теперь на «расстояньи», по-особому видится обеим «волнам» эмиграции. Как тебе здесь, на чужой стороне, дышится, как пишется, если ты привез с собой жар творческого слова? Творческого воздуха хватает ли?» (письмо от 2 июля 1981 года)¹⁷.

Тема разлуки пронзительно-щемяще передана автором и в рассказе «Годы пятидесятые: разлученные»¹⁸.

Своим лучшим романом писатель считал «…показавшему нам свет» — автобиографическое произведение с подзаголовком «Оптимистическая повесть» (1960). «Оптимистическая» потому, что главный герой выживает, несмотря на неизлечимую болезнь. Вплетая в канву повествования эпизоды своей жизни, автор столь тонко работает со словом и композицией повествования, что приводит в восторг самого Федора Степуна, русского философа, литературного критика и писателя.

В рецензии тот акцентирует внимание на мастерстве приемов автора:

«Казалось бы, что стилистика Ржевского, явно чуждая эпическому началу, не могла бы осилить того жуткого содержания, которым исполнена его повесть. Но надо признаться, она это содержание осилила и с таким совершенством, что как-то не представляешь себе иной формы, в которой точнее и проникновеннее можно было рассказать то, о чем рассказывает Ржевский»¹⁹.

Уместно также вспомнить оценку творчества Ржевского поэтом, редактором и преподавателем Борисом Филипповым (Борисом Филистинским), согласно которой тот является представителем классического фабульного романа, построенного на вечной и никогда не умирающей основе — любви. Такие характерные для писателя приёмы как диалог с совестью, беседы о Всевышнем и главных задачах бытия, мы найдем и в этом произведении²⁰.

Именно вера в Бога помогает его героям обрести силы и выжить. О Боге и бессмертии рассуждает и герой рассказа «За околицей» Батулин. «Возвращение к Богу и выбор будущего в пользу монастырской жизни и молитвы преображает Пэра из «Звездопада». «Бог и есть гармония», — высказывает важное суждение писателя герой романа «Две строчки времени» (1976).

Часто в произведениях Ржевского, включая литературоведческие, присутствует борьба правды и лжи. Этот мотив подмечен В. Синкевич в работе «Пилатов грех. О тайнописи в романе «Мастер и Маргарита». Главная мысль в литературоведческой работе Ржевского, по ее мнению, зашифрованный Булгаковым образ прокуратора Иудеи Понтия Пилата, «чувствовавшего вину за несопротивление злу, за умовение рук. Понтий Пилат, в прочтении Ржевского, уточняет Синкевич, символизирует русскую интеллигенцию, в большинстве своем не решившуюся на сопротивление. «Пилатов грех, — в ее прочтении, — грех трусости»²¹. «…трусости не на поле брани, а экзистенциальной, социально-бытовой», — чуть ранее подчеркивает она, анализируя повесть «…показавшему нам свет»²².

Впервые я услышала о Леониде Денисовиче от его ангела-хранителя и вдовы Агнии Сергеевны Ржевской, любезно подарившей мне в 1992 году в Нью-Йорке роман «Между двух звезд»²³.

Он вышел сначала в журнальном варианте в «Гранях», затем, в 1953 году, отдельной книгой. Прочитав это полу-автобиографическое повествование, я была потрясена, узнав о людях, вопрос судьбы которых — жить или не жить — зависел от двух пятиконечных звёзд: красной — советской и белой — американской. Роман был откровением и для времени его создания: немногие до этого знали о трагических подробностях буден и дальнейших судьбах российских военнопленных Второй мировой войны. Сам Иван Бунин отметил эту работу Ржевского так: «В «Гранях» с большим интересом, а иногда и с волнением прочёл «Между двух звёзд»: «ново по теме и есть горячие места…»²⁴.

Известно, что Л. Ржевский, помимо дружеских отношений с Буниным, поддерживал связи со многими писателями русского зарубежья, и его творчество вобрало в себя эмигрантскую культуру Европы и Америки. Для более глубокого понимания Ржевского важно наблюдение В.В. Агеносова, первооткрывателя этого автора в России, автора ряда статей о Ржевском в отечественных словарях и вузовских изданиях и инициатора издания сборника его произведений на Родине; отметившего, что «литературное образование придало особый оттенок интеллигентности всем произведениям писателя. Ржевский нередко использует эпиграфы (цитаты из Овидия, Пушкина, Батюшкова, Бунина и Волошина, из современных авторов). Его персонажи часто вспоминают те или иные произведения русской классической литературы. В тексты вводятся скрытые или прямые цитаты, в том числе поэтические. Иногда стихи принадлежат самому писателю, чаще другим авторам. При этом щепетильность литературоведа заставляет Ржевского всякий раз указывать автора тех или иных строк»²⁵.

Однако проявления литературной эрудиции Ржевского не сводятся лишь к мастерскому цитированию: его репутация авторитетного литературоведа и критика подкреплена работами «Язык и стиль романа Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго» (издательство Института по изучению СССР. Мюнхен, 1962); «Прочтенье творческого слова. Литературоведческие проблемы и анализы» (New York University Press, 1970); «Творец и подвиг» (издательство «Посев», 1972) с анализом творчества А. Солженицына; «Три темы по Достоевскому» (издательство «Посев», 1972), «К вершинам творческого слова» (Norwich University Press, 1990).

Значительное место в мире Ржевского занимает творчество Достоевского²⁶. Сквозным мотивом произведений писателя он считает мотив жалости, сострадания «как «может быть, единственного закона бытия всего человечества», без которого жизнь немыслима»²⁷. И это можно с уверенностью сказать и о самом Леониде Денисовиче.

В литературоведческих статьях Ржевского, как и в его книгах, ощутима его нравственная позиция. Следует вспомнить время, когда написаны эти статьи: Восток и Запад, метрополия и эмиграция противостояли друг другу. Ржевский же — в убедительной и миролюбивой манере — повествует о литературных достоинствах коллег из России — Эренбурга, Паустовского, Пастернака, Солженицына, Бабеля, Булгакова, Ахмадулиной. И в то же время он детально и честно разбирает работы поэтов русского зарубежья — Дмитрия Кленовского, Ивана Елагина, Игоря Чиннова, Николая Моршена, Валентины Синкевич, размещая их в той же системе координат «русская литература», что и поэтов, живущих в России. Он является своего рода собирателем, объединителем не только в человеческом, но и в литературоведческом планах. В своих статьях и, в частности, в статье, посвящённой роману Пастернака «Доктор Живаго», он органично соединяет методы литературоведения и лингвистики. А ведь уже долгое время литературоведы и лингвисты спорят о том, каково место каждой из этих дисциплин в филологической системе.

Объединителем Леонид Денисович был и в своей повседневной жизни. К примеру, вместе с Г. А. Андреевым (Г.А. Хомяковым) и Ф.А. Степуном основал при ЦОПЭ (Центральное объединение политических эмигрантов) ставшее весьма популярным издательство «Товарищество зарубежных писателей».

…В течение многих лет в нью-йоркской квартире Гринвич-Вилледжа Ржевские устраивали встречи, на которых обсуждались новости культуры и книжные новинки, гости и хозяева читали свои новые произведения. По свидетельству Валентины Синкевич, на этих встречах, помимо нее, постоянно бывали писатели Владимир Юрасов, Геннадий Андреев, Петр Муравьев. А из художников — Сергей Голлербах, автор обложек всех изданий Леонида Ржевского, вышедших в США, и Владимир Шаталов, картины которого Ржевские очень ценили. Приезжали и дальние русские американцы: Наум Коржавин, Иван Елагин, Игорь Чиннов.

И знаменитые «парижане» — Георгий Адамович, Ирина Одоевцева и Владимир Максимов. Летом особо близкие друзья Ржевских продолжали интеллектуальное общение на уютной даче Ржевских на берегу прекрасного озера в Нью-Гэмшире (дачный поселок Мередит)²⁸. Сергей Голлербах, академик Национальной академии дизайна США, в воспоминаниях «Нью-Йоркский блокнот», отзываясь о гостеприимстве Ржевских с любовью подмечает, что те «обладали одним ценнейшим качеством: они умели создать в своём доме дружескую, влекущую атмосферу. У них любили бывать, потому что “легко дышалось”, было тепло и, конечно, всегда интересно»²⁹.

Известно, что Леонид Ржевский был необыкновенно верным другом. «На ты» при этом он был с очень немногими людьми, например с Иваном Елагиным — ярким поэтом второй волны эмиграции. Ржевский уделил много времени составлению и редактированию последнего сборника умиравшего от рака друга, стараясь, чтобы поэт, чей голос был особо значим для нравственного чувства «ди-пийцев», — успел увидеть свои «Тяжёлые звезды».

В качестве редактора Ржевский плодотворно трудился в журналах «Грани» (1952 — 1955) и «Новый журнал» (1975 — 1976). Он первым осуществил попытку представить миру собратьев — «ди-пийцев»: произведения 18 писателей второй волны эмиграции вошли в составленную литератором антологию «Литературное зарубежье» (1958).

Бесспорно, венцом редакторской деятельности Ржевского стал альманах «Три юбилея Андрея Седых» — подарок «Новому Русскому Слову» и ее легендарному главному редактору, литературному секретарю Ивана Бунина — Андрею Седых (к его 80-летию, 60-летию творческой деятельности и 40-летию работы в «Новом Русском Слове»).

В альманахе, помимо стихов самого Седых, были опубликованы статьи и произведения Ивана Бунина, Леонида Ржевского, Глеба Струве, Романа Гуля, Юрия Иваска, Бориса Филиппова, Игорь Чиннова, Ивана Елагина, Лидии Алексеевой, Ирины Одоевцевой, Нонны Белавиной, Татьяны Фесенко, Василия Аксенова, Владимира Войновича, Юза Алешковского, Дмитрия Бобышева, Михаила Моргулиса.

Таким образом читатели смогли ознакомиться с произведениями видных представителей русской эмиграции трёх волн, в том или ином качестве сотрудничавших с легендой Русского Зарубежья.

Сложность работы редактора-составителя отчасти была связана с тем, что отношения между разными волнами были непростые. Чтобы воплотить в жизнь идею такого сборника, нужно было воистину быть гением общения и человеком с безупречной репутацией. Леонид Ржевский был таковым… Недаром Иван Елагин, переживший своего друга всего на три месяца, после похорон Ржевского сказал: «Умер последний джентльмен…»

Жизненную позицию Леонида Денисовича точно определил Георгий Адамович — «Ржевский стоит особняком и говорит он о том, о чем другие молчат — или, во всяком случае, чего другие не смели выразить, с его приглушенной силой, c его двоящимся, то безнадёжным, то восторженным лиризмом, с его слухом ко всему, что расплывчато, за неимением иного слова, мы называем «музыкой»… Душа и сознание у него очень русские, в чистейшем, хочется сказать, «вечном» смысле этого слова»³⁰.

Примечания

1. Леонид Денисович Суражевский (21 августа 1905, Ржевский уезд, Тверская губерния — 13 ноября 1986, Нью-Йорк) — творческий псевдоним — Леонид Ржевский . Детство и юность провел в Москве. Филологическое образование получил в МГПИ (бывший II МГУ), защитил кандидатскую диссертацию, доцент. Соавтор учебника русского языка. Преподавал в Москве, Туле; как критик-рецензент сотрудничал с издательствами. Служил в Московской Пролетарской стрелковой дивизии. 1 июля Суражевский ушёл на фронт в звании лейтенанта.
2. Из личной переписки автора с Наумом Коржавиным. 8 февраля 2016 г.
3. Р.Б. Гуль. О прозе Л. Ржевского. //Одвуконь, -Нью-Йорк, 1973, с. 129.
4. Протоирей Александр Шмеман. «Дневники. 1973-1983»,- М.: Русский путь, 2013, c. 410.
5. См. Юлия Горячева, «Архипелаг Ди-Пи».
6. Леонид Ржевский. Между двух звезд. /Вст. статья В.А. Синкевич «Леонид Ржевский — писатель и человек»// -М.: «ТЕРРА-СПОРТ», 2000, с. 6.
7. Н. Коржавин. «По главному счету». «Новое русское слово», 21 октября 1981 года.
8. Юлия Горячева. «Новая Россия — соотечественники Зарубежья: единое культурное пространство», -М.: «Этносфера», 2012, с. 103.
9. В.В. Агеносов. «Восставшие из небытия». Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции.- М.: АИРО-XXI; СПб: Алетейя, 2014, с. 25.
10. Леонид Ржевский. «Дина» (записки художника). -Нью-Йорк: Новое русское слово,1979, с. 100.
11. Леонид Ржевский. «За околицей. Рассказы разных лет». Эрмитаж, 1987, с. 35.
12. Согласно официальной истории радиостанции, «Радио „Освобождение“» (ныне радиостанция «Свобода») было создано Американским комитетом по освобождению от большевизма (англ. American Committee for Liberation from Bolshevism).
13. Имеется в виду созданный в зарубежье Народно-трудовой союз российских солидаристов (НТС).
14. Леонид Ржевский. «За околицей. Рассказы разных лет». Эрмитаж, 1987, с. 31.
15. Л. Ржевский. «Звездопад», «Сентиментальная повесть», 1984, с. 160.
16. Л. Ржевский. «Звездопад», 1984, с. 43.
17. Валентина Синкевич. «Мои встречи: Русская литература Америки». — Владивосток: Рубеж., 2010, с.145.
18. Леонид Ржевский. «За околицей. Рассказы разных лет». Эрмитаж, 1987, сс.175-177.
19. Ф. Степун. «Показавшему нам свет». «Мосты», 1961, т.7, с. 387.
20. Л. Ржевский. «…показавшему нам свет» (оптимистическая повесть), изд. «Посев», 1980, сс.30, 67,73,130.
21. Леонид Ржевский. «Между двух звёзд»/ Вст. статья В.Синкевич. «Леонид Ржевский — писатель и человек»// — М.: «ТЕРРА-СПОРТ», 2000, с.17.
22. Там же, с.14.
23. Супруга писателя Агния Шишкова-Ржевская (псевдоним Аглая Шишкова) — одна из девушек-слушательниц курсов народных учителей, на которых работал методистом военнопленный Суражевский. После отправки больного последней стадией туберкулеза Суражевского в Германию, она нашла его, и, выходив, спасла от смерти. В США супруги Ржевские проживали с 1963 года. О семейной жизни Ржевских см. статью В.В. Агеносова «История одной любви»: http://www.informprostranstvo.ru/N09_2008/litsa.html
24. «Бог оставит тайну — память обо мне»: Неопубликованные письма Ивана и Веры Буниных Леониду Ржевскому // Грани. — 1999. — № 191. — С. 182-195. Письмо от 21 января 1952 года. Публикация В.В. Агеносова.
25. В.В. Агеносов. Русское литературное зарубежье. Вторая волна эмиграции. // Филологические науки № 4, 1998, с. 22.
26. Статьи «Мотив жалости в поэтике Достоевского», «Мистерия соблазна у Достоевского», «Язык романа «Бесы» и образ автора», «Об одной творческой преемственности».
27. Л. Ржевский. Прочтенье творческого слова. New York University Press, 1970, с. 33.
28. Мне и моим родителям — Юрию и Тамаре Горячевым в середине 90-х годов прошлого века также посчастливилось бывать в этом прекрасном месте, наслаждаясь радушием и гостеприимством Агнии Сергеевны Ржевской.
29. Сергей Голлербах. Нью-йоркский блокнот. № 265, 2011. http://magazines.russ.ru/nj/2011/265/go25.html
30. Г. Адамович. «Повести Л. Ржевского», «Новое русское слово», 4 апреля 1961 г.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>